Посвящена одному из переломных моментов в истории отечественной архитектуры. Рассматриваются основные общественно-политические, экономические и социально-психологические факторы, обусловившие переход от архитектурного авангарда к историцизму, а позднее — к так называемому «сталинскому ампиру».
К л ю ч е в ы е с л о в а: строительство, архитектура, проект, реконструкция, Объединение современных архитекторов (ОСА), Ассоциация новых архитекторов (АСНОВА), Всероссийское общество пролетарских архитекторов (ВОПРА). This article is devoted to one of the critical moments in the history of the Russian architecture.
Considered are the main socio-political, economical and social-psychological factors conditioning the transition from architectural Avant-garde to historicism, and later to so-called “Stalin’s Empire”.
K e y w o r d s: construction, architecture, design, reconstruction, Union of Modern Architects (OSA), Association of New Architects (ASNOVA), All-Russian Society of Proletarian Architects
(VOPRA).
Характерными чертами советской архитектуры послеоктябрьского десятилетия были теоретические дискуссии по широкому кругу проблем развития архитектуры и градостроительства. Практиковались новые подходы к проектированию, разрабатывались новые типы зданий и сооружений. Атмосфера поиска отличалась страстным энтузиазмом и бескомпромиссностью. Лидеры советского архитектурного авангарда искренне верили, что, используя специфические методы и средства своей профессии, они могут и должны изменить к лучшему все стороны человеческой жизни.
Если на протяжении 1920-х гг. партийное руководство в основном придерживалось принципа невмешательства в профессиональные проблемы и борьбу соперничающих между собой творческих группировок, то к началу 1930-х гг. ситуация изменилась: стало практиковаться все более решительное партийное вмешательство в вопросы архитектуры и градостроительства. Так, в постановлении ЦК ВКП(б) «О работе по перестройке быта» прямо указывалось: «ЦК отмечает, что… имеют место крайне необоснованные полуфантастические, а поэтому чрезвычайно вредные попытки… „одним прыжком“ перескочить через те преграды на пути к социалистическому переустройству быта, которые коренятся, с одной стороны, в экономической и культурной отсталости страны, а с другой, — в необходимости сосредоточения всех ресурсов на быстрейшей индустриализации страны, которая только и создает действительные материальные предпосылки для коренной переделки быта. К таким попыткам относятся… проекты перепланировки существующих городов и постройки новых исключительно за счет государства, с немедленным и полным обобществлением всех сторон быта трудящихся» [1].
Индустриализация стала основой развития страны. Решение жилищной проблемы также виделось путем создания эффективных методов строительства. Наиболее перспективным казалось использование крупных бетонных элементов для стен и перекрытий. В то же время новые типы конструкций находили ограниченное применение ввиду острого дефицита строительных материалов и квалифицированных кадров. Для атмосферы эпохи характерно, что изменения в жилищной политике не основывались на изучении потребительских нужд. Они не обосновывались сколько-нибудь серьезными обследованиями фактического использования жилья. Архитекторы создавали свои проекты в рамках умозрительных представлений об идеальных целях и предполагаемой эволюции социальных процессов. Партийно-государственное руководство «поправляло» профессионалов все более решительно, исходя из политической конъюнктуры и ограниченных экономических возможностей.
В условиях возрастающих объемов в строительной деятельности и с учетом возникающих при этом задач было бы логичным объединение различных группировок и направлений в советской архитектуре. Но этого не происходило — наоборот, взаимная непримиримость только обострялась. В политическую плоскость переводилась, например, проблема взаимодействия с зарубежными коллегами. Даже советская «бумажная» архитектура послереволюционного периода была частью мирового архитектурного процесса. В новых
условиях все чаще звучал риторический вопрос «А не есть ли наш русский „функционализм“ отражение современной западной архитектуры, идеологически и генетически чуждой нашей современности?». Лидеров ОСА обвиняли в попытках «протащить под видом „нового“ и оригинального миропонимания и „мышления“ архитектуру времени последнего расцвета западного капитализма» [2].
На таком фоне, несмотря на настойчивые попытки Ле Корбюзье пригласить на Международный конгресс современной архитектуры (СIАМ) своих советских единомышленников (М. Я. Гинзбурга, И. И. Леонидова, братьев Весниных), никого из них за пределы СССР так и не выпустили.
Новые ориентиры развития архитектуры не сразу стали очевидны политическому руководству страны, что не мешало все более настойчивому вмешательству в профессиональную проблематику. В этих условиях лидеры архитектурных школ и направлений почувствовали невостребованность своих теоретических усилий и попытались уйти в практическую деятельность. Так, Н. А. Ладовский вышел из АСНОВА, а М. Я. Гинзбург прекратил теоретическую деятельность в ОСА. В таких условиях соперничество творческих группировок приобретало все более политизированный характер.
Общее обострение политической ситуации в стране отчетливо проявилось в деятельности ВОПРА. Его лидерами были А. Г. Мордвинов, А. В. Власов и К. С. Алабян. В «декларации» этого объединения ставилась задача создания пролетарской классовой архитектуры, которая «должна стать достоянием миллионных масс, создаваясь при их участии, проверке и оценке». Средством построения пролетарской архитектуры ВОПРА провозгласило «овладение культурой прошлого, изучаемой методами марксистского анализа» [3].
Характерным приемом критических выступлений лидеров ВОПРА в отношении своих оппонентов была подмена профессионального анализа поиском признаков «идеологического перерождения». В атмосфере начавшихся репрессий против технической интеллигенции (дела «Промпартии», «инженероввредителей», «Шахтинское дело» и др.) подобные приемы становились чрезвычайно опасными для объекта критики. Тактика политической дискредитации в условиях «обострения классовой борьбы» позволяла рассчитывать на надежное устранение конкурентов. Печально известным примером такого рода деятельности стала борьба с пресловутой «леонидовщиной». Творчество архитектора И. И. Леонидова было подвергнуто осуждению, а его школа была названа «порождением Запада и порождением буржуазии». На диспутах о ней в Архитектурно-строительном институте и в Коммунистической академии А. Г. Мордвинов утверждал, что «…„леонидовщина” не только принесла большой ущерб государству, но и как нельзя лучше объективно способствовала вредительству на производстве» [4].
Такое развитие событий в начале 1930-х гг. серьезно встревожило многих представителей советской архитектуры и способствовало быстрому прекращению формально-эстетических экспериментов. Появилась боязнь новаторского поиска, под сомнение ставилась даже возможность творческой фантазии. В 1931 г. в одном из общесоюзных журналов прямо заявлялось: «Наша действительность настолько грандиозна, что мы можем позволить себе роскошь не фантазировать. Так объявим же войну беспредметной „творческой фантазии“! Отрубим ей крылья!» [5].
Эти процессы хронологически совпали с форсированной индустриализацией и коллективизацией. Раскулачивание и раскрестьянивание деревни способствовало «окрестьяниванию» городов. Индустриализация неизбежно влекла за собой стремительный рост числа горожан в первом поколении. Абсолютному большинству из них были глубоко чужды традиции городской культуры. Поскольку к этому времени из страны эмигрировало около двух миллионов представителей «старой» дореволюционной интеллигенции, как
раз и формировавшей городскую культуру, то смягчить остроту социокультурных противоречий новой урбанизации было попросту некому. Как отмечает А. В. Иконников, для незрелой и эклектичной маргинальной культуры символика победившего класса «…связывалась с парадигмой дворца, которая привычно ассоциировалась с осевой симметрией, классической колоннадой, венчающим композицию куполом. Архитектура прошлого вошла в повседневную жизнь и более не воспринималась как символическое воплощение
враждебных социальных сил» [6].
Обращенное к архитекторам требование «творчески осваивать и развивать классическое наследие прошлого» оказало влияние как на конкретные конкурсные проекты, так и на документы уровня Генерального плана реконструкции Москвы, утвержденного в 1935 г. постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР. В целях обеспечения движения заданным курсом был осуществлен роспуск еще существовавших творческих группировок. Партийным постановлением «О перестройке литературно-художественных организаций» многочисленные направления в отечественной культуре заменялись системой отраслевых творческих союзов. Универсальным идеологическим принципом для всех искусств, включая архитектуру, стал метод социалистического реализма.
Послевоенная духовная атмосфера во многом определялась долговременной пропагандистской кампанией по воспитанию народов СССР в духе советского патриотизма. Итоги войны позволили власти по-новому поставить вопрос о месте и роли русской культуры. Это было обусловлено не только огромным вкладом советских ученых и деятелей культуры в достижение победы, но и стремлением противопоставить отечественную культуру культуре Запада. Исторический оптимизм простых людей власть стремилась подкрепить настойчивым напоминанием о непреходящей ценности многовековой культуры страны. Прославление ее деятелей, с чьими именами связывались «великие вклады в мировую науку, составляющие важнейшие вехи развития современной культуры и цивилизации», быстро дополнилось кампанией по
борьбе с «низкопоклонством перед Западом». В 1946 г. академик П. Л. Капица в письме Сталину отмечал, что мы мало представляем себе, какой большой кладезь творческого таланта всегда был в нашей инженерной мысли, что в особенности сильны были наши строители. Далее Капица отмечал, что большое число крупнейших инженерных начинаний зарождалось у нас, но мы сами почти никогда не умели их развивать (кроме как в области строительства). Причина же неиспользования новаторства в том, что обычно мы
недооценивали свое и переоценивали иностранное.
В этих условиях, как и после Отечественной войны 1812 г., архитектурный язык ампира стал восприниматься в СССР как единственно достойное средство отражения триумфа Великой победы в Отечественной войне 1941—1945 гг. Ампирная застройка Петербурга, Москвы, Полтавы, выполненная замечательными архитекторами XIX в., становилась прообразом новой архитектуры. По законам неоампира шло восстановление разрушенных в войну городов, а также проектирование новой городской застройки.
На рубеже 1940—50-х гг. в теории архитектуры господствующим стало мнение о том, что решающим моментом в определении специфики архитектуры является отражение эпохи в художественных образах. Реалистический метод в социалистическом искусстве при этом должен был выражаться в единстве содержания и формы, несущей черты национальной самобытности. Архитектура связывалась с символизацией политических идей преимущественно иллюстративными средствами (национальная атрибутика, эмблематика, прямое заимствование фрагментов и деталей архитектуры прошлого). Такой подход, ультимативно предлагавшийся реально работающим архитекторам, отчетливо проявился в знаменитых московских «высотках» послевоенного времени.
Эти здания во многом определили характер всего нового строительства той поры. С высоких трибун говорилось о «триумфе вертикальных композиций» как характерной черте советской архитектуры, выражающей «раскрепощение могучих сил», и эту черту противопоставляли «механическому горизонтализму» западной архитектуры. Позже такой подход был назван «вульгаризаторским обобщением», которое, однако, «…имело отклик в подражаниях московским вертикалям, волна которых прокатилась через крупные и не очень крупные города, часто вопреки не только градостроительной ситуации, но и реально необходимым величинам сооружений» [7].
Обращение к культурным традициям прошлого в архитектуре 1930—50-х гг. определялось как очевидными потребностями развития городов, так и тенденциями массового сознания. Однако уже в начале 1950-х гг. сложившаяся направленность архитектуры историцистской, противопоставлявшей уникальные объекты массовой застройке, индивидуальное — типизированному, вошла в непримиримое противоречие с новыми требованиями. Очевидный разрыв между композиционными поисками архитекторов и острейшими социальными потребностями общества потребовал решительных изменений как в организации строительства, так и в направленности архитектурного творчества. Сегодня вполне очевидно, что решения Всесоюзного совещания строителей и архитекторов в конце 1954 г., содержащие огульную, зачастую необоснованную критику архитектурной практики, стали не самым лучшим выходом из сложившейся ситуации. Но не вызывает сомнений и назревшая на тот момент необходимость коренных изменений архитектурно-проектного дела и всей системы отношений между архитектурой и строительной отраслью.
Таким образом, в течение почти четверти века развитие советской архитектуры в решающей степени определялось следующими социально-политическими факторами:
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Правда. 29 мая 1930. № 146. С. 2.
2. Докучаев Н. Современная русская архитектура // Советское искусство. 1927. № 2. С. 9.
3. Декларация Всероссийского общества пролетарских архитекторов // Печать и револю-
ция. 1929. № 6. С. 125.
4. Советская архитектура. 1931. № 1—2. С. 18.
5. Горский С. Отрубите ей крылья // Смена. 1931. № 4. С. 23.
6. Иконников А. В. Утопическое мышление и архитектура. М., 2004. С. 383.
7. Иконников А. В. Архитектура Москвы. XX век. М., 1984. С. 121.
1. Pravda. 29 maya 1930. № 146. S. 2.
2. Dokuchaev N. Sovremennaya russkaya arkhitektura // Sovetskoe iskusstvo. 1927. № 2. S. 9.
3. Deklaratsiya Vserossiyskogo obshchestva proletarskikh arkhitektorov // Pechat’ i revolyutsiya.
1929. № 6. S. 125.
4. Sovetskaya arkhitektura. 1931. № 1—2. S. 18.
5. Gorskiy S. Otrubite ey kryl’ya // Smena. 1931. № 4. S. 23.
6. Ikonnikov A. V. Utopicheskoe myshlenie i arkhitektura. M., 2004. S. 383.
7. Ikonnikov A. V. Arkhitektura Moskvy. XX vek. M., 1984. S. 121.
